Неточные совпадения
Удары градом сыпались:
— Убью!
пиши к родителям! —
«Убью! зови попа!»
Тем кончилось, что прасола
Клим сжал рукой, как обручем,
Другой вцепился в волосы
И гнул со
словом «кланяйся»
Купца к своим ногам.
"В первый раз сегодня я понял, —
писал он по этому случаю Пфейферше, — что значит
слова: всладце уязви мя, которые вы сказали мне при первом свидании, дорогая сестра моя по духу!
Он знал, что под этим
словом разумели механическую способность
писать и рисовать, совершенно независимую от содержания.
Потом надо было еще раз получить от нее подтверждение, что она не сердится на него за то, что он уезжает на два дня, и еще просить ее непременно прислать ему записку завтра утром с верховым,
написать хоть только два
слова, только чтоб он мог знать, что она благополучна.
Он долго не мог понять того, что она
написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те
слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастием глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он
написал три буквы. Но он еще не кончил
писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и
написала ответ: Да.
— Вот, сказал он и
написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти
слова.
Он скептик и матерьялист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, — поэт на деле всегда и часто на
словах, хотя в жизнь свою не
написал двух стихов.
Так он
писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)
И наконец перед зарею,
Склонясь усталой головою,
На модном
слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит кабинет
И будит Ленского воззваньем:
«Пора вставать: седьмой уж час.
Онегин, верно, ждет уж нас».
В ожидании продолжения,
написав последнее
слово, я посмотрел на него.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы
пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном
слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Ну выкинул ты штуку!
Три года не
писал двух
слов!
И грянул вдруг как с облаков.
— А что
пишет кнесь [Кнесь — манерное произношение
слова «князь».] Иван?
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько
слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и
пишет свою книгу.
— Да. В таких серьезных случаях нужно особенно твердо помнить, что
слова имеют коварное свойство искажать мысль.
Слово приобретает слишком самостоятельное значение, — ты, вероятно, заметил, что последнее время весьма много говорят и
пишут о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще
слово завоевало так много места, что филология уже как будто не подчиняется логике, а только фонетике… Например: наши декаденты, Бальмонт, Белый…
Ему иногда казалось, что оригинальность — тоже глупость, только одетая в
слова, расставленные необычно. Но на этот раз он чувствовал себя сбитым с толку: строчки Инокова звучали неглупо, а признать их оригинальными — не хотелось. Вставляя карандашом в кружки о и а глаза, носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо бы высмеять Инокова,
написав пародию: «Веснушки и стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда — понятно, почему он оскорбил регента.
Самгин вспомнил о Лидии, она живет где-то на Кавказе и, по
словам Любаши,
пишет книгу о чем-то.
— Как видишь — нашла, — тихонько ответила она. Кофе оказался варварски горячим и жидким. С Лидией было неловко, неопределенно. И жалко ее немножко, и хочется говорить ей какие-то недобрые
слова. Не верилось, что это она
писала ему обидные письма.
Порою Самгин чувствовал, что он живет накануне открытия новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твердо поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин. Ему постоянно мешали домыслить, дочувствовать себя и свое до конца. Всегда тот или другой человек забегал вперед, формулировал настроение Самгина своими
словами. Либеральный профессор
писал на страницах влиятельной газеты...
Это вышло так глупо, что Самгин не мог сдержать улыбку, а ротмистр
писал пальцем одной руки затейливые узоры, а другою, схватив бороду, выжимал из нее все более курьезные
слова...
— Разумеется, о положении на фронте запрещено
писать, и письма делятся приблизительно так: огромное большинство совершенно ни
слова не говорит о войне, как будто авторы писем не участвуют в ней, остальные
пишут так, что их письма уничтожаются…
— Изорвал, знаете; у меня все расползлось, людей не видно стало, только
слова о людях, — глухо говорил Иноков, прислонясь к белой колонке крыльца, разминая пальцами папиросу. — Это очень трудно —
писать бунт; надобно чувствовать себя каким-то… полководцем, что ли? Стратегом…
Поп говорил отрывисто, делая большие паузы, повторяя
слова и, видимо, с трудом находя их. Шумно всасывал воздух, растирал синеватые щеки, взмахивал головой, как длинноволосый, и после каждого взмаха щупал остриженную голову, задумывался и молчал, глядя в пол. Медлительный Мартын
писал все быстрее, убеждая Клима, что он не считается с диктантом Гапона.
— Отечество в опасности, — вот о чем нужно кричать с утра до вечера, — предложил он и продолжал говорить, легко находя интересные сочетания
слов. — Отечество в опасности, потому что народ не любит его и не хочет защищать. Мы искусно
писали о народе, задушевно говорили о нем, но мы плохо знали его и узнаем только сейчас, когда он мстит отечеству равнодушием к судьбе его.
«Весьма вероятно, что если б не это — я был бы литератором. Я много и отлично вижу. Но — плохо формирую, у меня мало
слов. Кто это сказал: «Дикари и художники мыслят образами»? Вот бы
написать этих стариков…»
Писала Нехаева красивыми
словами, они вызывали впечатление сочиненности.
Этот литератор неприятно раздражал Самгина назойливой однотонностью языка, откровенным намерением гипнотизировать читателя одноцветными
словами; казалось, что его рассказы написаны слишком густочерными чернилами и таким крупным почерком, как будто он
писал для людей ослабленного зрения.
— Мы презирали материальную культуру, — выкрикивал он, и казалось, что он повторяет беззвучные
слова Маркова. — Нас гораздо больше забавляло создавать мировую литературу, анархические теории, неподражаемо великолепный балет,
писать стихи, бросать бомбы. Не умея жить, мы научились забавляться… включив террор в число забав…
Придумала скучную игру «Что с кем будет?»: нарезав бумагу маленькими квадратиками, она
писала на них разные
слова, свертывала квадратики в тугие трубки и заставляла детей вынимать из подола ее по три трубки.
Часа через два, разваренный, он сидел за столом, пред кипевшим самоваром, пробуя
написать письмо матери, но на бумагу сами собою ползли из-под пера
слова унылые, жалобные, он испортил несколько листиков, мелко изорвал их и снова закружился по комнате, поглядывая на гравюры и фотографии.
Красавина. Что же станешь на суде говорить? Какие во мне пороки станешь доказывать? Ты и слов-то не найдешь; а и найдешь, так складу не подберешь! А я и то скажу, и другое скажу; да слова-то наперед подберу одно к другому. Вот нас с тобой сейчас и решат: мне превелегию на листе
напишут…
Она мечтала, как «прикажет ему прочесть книги», которые оставил Штольц, потом читать каждый день газеты и рассказывать ей новости,
писать в деревню письма, дописывать план устройства имения, приготовиться ехать за границу, —
словом, он не задремлет у нее; она укажет ему цель, заставит полюбить опять все, что он разлюбил, и Штольц не узнает его, воротясь.
Ведь случайности, хоть бы и выгоды какие-нибудь, беспокойны: они требуют хлопот, забот, беготни, не посиди на месте, торгуй или
пиши, —
словом, поворачивайся, шутка ли!
Затем следовали изъявления преданности и подпись: «Староста твой, всенижайший раб Прокофий Вытягушкин собственной рукой руку приложил». За неумением грамоты поставлен был крест. «А
писал со
слов оного старосты шурин его, Демка Кривой».
— Эх, ты! Не знаешь ничего. Да все мошенники натурально
пишут — уж это ты мне поверь! Вот, например, — продолжал он, указывая на Алексеева, — сидит честная душа, овца овцой, а
напишет ли он натурально? — Никогда. А родственник его, даром что свинья и бестия, тот
напишет. И ты не
напишешь натурально! Стало быть, староста твой уж потому бестия, что ловко и натурально
написал. Видишь ведь, как прибрал
слово к
слову: «Водворить на место жительства».
—
Напишите до востребования так: «3-33-6». Еще имейте в виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, через год, —
словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как — я объяснить не имею права. Но это случится…
Вот тебе и драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой роман?
Пишешь ли ты его? Если
пишешь, то сократи эту драму в двух следующих
словах. Вот тебе ключ, или «le mot de l’enigme», [ключ к загадке (фр.).] — как говорят здесь русские люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
— Хорошо, оставайтесь! — прибавила потом решительно, —
пишите ко мне, только не проклинайте меня, если ваша «страсть», — с небрежной иронией сделала она ударение на этом
слове, — и от этого не пройдет! — «А может быть, и пройдет… — подумала сама, глядя на него, — ведь это так, фантазия!»
Он умерил шаг, вдумываясь в ткань романа, в фабулу, в постановку характера Веры, в психологическую, еще пока закрытую задачу… в обстановку, в аксессуары; задумчиво сел и положил руки с локтями на стол и на них голову. Потом поцарапал сухим пером по бумаге, лениво обмакнул его в чернила и еще ленивее
написал в новую строку, после
слов «Глава I...
«Я каждый день бродил внизу обрыва, ожидая тебя по первому письму. Сию минуту случайно узнал, что в доме нездорово, тебя нигде не видать. Вера, приди или, если больна,
напиши скорее два
слова. Я способен прийти в старый дом…»
Он задумался, а она взяла бумагу, опять
написала карандашом несколько
слов и свернула записку.
Она
написала несколько
слов и запечатала.
Райский пришел к себе и начал с того, что списал письмо Веры
слово в
слово в свою программу, как материал для характеристики. Потом он погрузился в глубокое раздумье, не о том, что она
писала о нем самом: он не обиделся ее строгими отзывами и сравнением его с какой-то влюбчивой Дашенькой. «Что она смыслит в художественной натуре!» — подумал он.
— И я не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и не надену, а проповедовать могу — и искренно, всюду, где замечу ложь, притворство, злость —
словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и пойдет играть!.. Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная мысль —
писать роман. И я хочу теперь посвятить все свое время на это.
— Вот позвольте к
слову спросить, — живо возразил гость, — вы изволили сказать «восточный вопрос», и в газетах поминутно
пишут восточный вопрос: какой это восточный вопрос?
— Я тут тружусь, сижу иногда за полночь,
пишу, считаю каждую копейку: а он рвал! То-то ты ни
слова мне о деньгах, никакого приказа, распоряжения, ничего! Что же ты думал об имении?
Она задумалась, что сказать. Потом взяла карандаш и
написала те же две строки, которые сказала ему на
словах, не прибавив ничего к прежде сказанным
словам.
— Не могу ни
написать ему двух
слов, ни видеть его…
«Я кругом виновата, милая Наташа, что не
писала к тебе по возвращении домой: по обыкновению, ленилась, а кроме того, были другие причины, о которых ты сейчас узнаешь. Главную из них ты знаешь — это (тут три
слова были зачеркнуты)… и что иногда не на шутку тревожит меня. Но об этом наговоримся при свидании.
Может, я очень худо сделал, что сел
писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в
словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на
словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь
писать всю правду: это ужасно трудно!
— Нет, я подожду, когда вы выйдете, а сама выйду потом. Я еще
напишу два
слова Татьяне Павловне.